я принял его приветливость за холодность, мне не было привычно к такому тону при первых встречах. голос звучал мягко, но звонко, говорил довольно оживленно, но еще более просто и кратко, и во время разговора часто думал о чем - то своем, чем не собирался делиться с окружающими.
он любил смех, но смеялся своим заразительным, таким заливистым и милым смехом, который я просто обожал, лишь тогда, когда слушал чей - нибудь смешной рассказ, когда же он говорил такие вещи, его лицо не выражало ни единой эмоции, ни одной улыбки и взгляда, говорившего о искреннем веселье.
никто никогда не слышал от него жалоб на жизнь, что выходило не из ограниченности в потребностях и не от некой скрытности характера: будучи на редкость сдержанным в своих словах, говоривши аккуратно, стараясь не бросить на ветер лишнего, он в то же время просто ненавидел серость и обыденность, вырывался из этого неинтересного общества.
даже в самых тяжелых страданиях никто не подозревал об этом, а если и спрашивали, то тот светло и мягко улыбался, просто сказав, что все действительно отлично, а после незаметно переводил разговор на другой лад. из - за этого я много не мог узнать о нем, он просто не хотел об этом говорить, но этот периодически неподвижный, вдумчиво глубокий взгляд говорил о уходе к созерцанию чего - то таинственного для окружающих и важного, свершавшегося в его душе.
я стал замечать, что при нем ощущал в себе желание стать проще, правдивее, быть более самим собой, научится быть свободным и живым. наверное, он слишком сильно влиял на меня.